Судьба партизана
28 сентября 2015 года украинский партизан Владимир Жемчугов получил тяжелые ранения, когда устанавливал в Луганской области мину, чтобы подорвать линию электропередач. Владимир потерял кисти обеих рук, ослеп, получил множественные осколочные ранения. читать дальше
Год он провел сначала в больнице, а потом в тюрьме, его постоянно допрашивали сотрудники "МГБ" "ЛНР" и ФСБ, надеявшиеся, что он выдаст товарищей по партизанскому движению. 17 сентября 2016 года после долгих переговоров Владимира Жемчугова и сотрудника миссии ООН на Донбассе Юрия Супруна обменяли по формуле "два на четыре". Владимира встречали жена Елена и президент Украины. Петр Порошенко проводил его в больничную палату.
Чтобы восстановить зрение, Владимиру потребуется комплекс операций, которые можно сделать в Германии, Израиле или США. Извлекать осколки из тела будут украинские врачи, потом предстоит сделать протезы рук.
Владимир Жемчугов никоим образом не похож на придуманный кремлевской пропагандой образ украинского националиста-"бандеровца". "Папа мой приехал на Донбасс в 60-е годы из Ивановской области. Мама приехала из Белоруссии. Я родился на Донбассе и раньше гордился тем, что я русский", – рассказывает он.
– Почему же вы решили бороться с "русским миром"?
– Я о шовинизме, российской имперской политике задумался в 1991 году. Я советский человек, 1970 года рождения, был октябренком, пионером, комсомольцем. Не говорю, что я был какой-то заядлый коммуняка, но я верил в идеи Советского Союза, хотел пойти в армию, служить в Афганистане. Служил в советской армии, в Москве, в войсках КГБ. В 1991 году, во время путча, наш батальон стоял на улице Ленина. Мы вышли купить продукты, и люди начали солдат около магазина оскорблять. Тогда у меня произошел перелом в голове. Я не понимал, что происходит. Как это так: я советский солдат, мы защищаем народ, и вдруг народ нас проклинает? Это меня подтолкнуло, я стал читать "Архипелаг ГУЛАГ" и был ошарашен тем, как дурили народ 70 лет. С тех времен у меня хобби – увлечение советской историей. Я читал очень много о Советском Союзе, об оккупации Чехословакии, Венгрии, об этих революциях. Оттуда это все идет. После армии, когда определялись, какой паспорт брать, российский или украинский, я сказал, что однозначно буду гражданином Украины. Мне было понятно, что надо двигаться в сторону Евросоюза. Остался в Украине, работал шахтером. Начались тяжелые времена, в 1994 году перестали платить зарплаты, у меня уже была семья, ребенок, очень тяжело было. Я пошел в коммерческие структуры, начинал с простого менеджера, тогда учились капитализму на ходу. Потихоньку начало получаться. Был в Луганской области руководителем нескольких предприятий, заводов. В 2007 году меня пригласили на работу в Тбилиси. Тогда Саакашвили начал развивать Грузию, но много умных людей уехало, поднимать страну было некому. Я поехал в Грузию поднимать полимерную промышленность, международную торговлю в регионе. Грузия, Армения, Азербайджан, Турция, Болгария, Северный Кавказ России, Иран – это была сфера моей деятельности. Я занимался полимерной упаковкой. Самый главный бренд Грузии – "Боржоми", пластиковая бутылка, это то, чем я занимался. Сначала развивал украино-грузинские экономические отношения в поставках этой упаковки, потом производство появилось, работал там. Жил с 2007 по 2014 год в Грузии.
– И застали российское вторжение. Вы были в Тбилиси в августе 2008 года?
– Да. Был короткий период, когда российская армия подошла, люди бежали из Тбилиси, трасса на Кахетию была вся забита, пробка стояла многокилометровая. Утром те, кто остался в Тбилиси, выходили на балконы и смотрели в небо. Пролетал российский бомбардировщик, целенаправленно облетал город и бомбил радиолокационные башни, а потом море. Все видели и слышали взрывы, ждали, кого сегодня будут бомбить. Мне тяжеловато было психологически. Я блондин, разговариваю на русском, русская внешность. Хоть я и говорил всегда, что я гражданин Украины, представитель украинского бизнеса в Закавказье, все равно со мной разговаривали как с русским. На базар когда пойдешь или в магазин, многие начали коситься. Когда 21 августа российские войска вышли из Гори, я поехал посмотреть, что там произошло, увидел разбомбленные мирные дома. Я не верил, что русские, которые пели "Хотят ли русские войны", кричали "Мы за мир", могли такое сделать. Это тоже добавило понимания, что такое "русский мир".
– И в 2014 году вы вернулись в Донбасс как раз тогда, когда "русский мир" пришел на вашу родину…
– Мы с женой приехали в апреле на Пасху проведать маму в Красный Луч. Я увидел блокпосты, которые стоят на трассе Ростов – Харьков. Мне стало интересно, что это за люди. Пришел к ним поговорить. Оказалось, что я многих знал, я ведь работал в Красном Луче директором нескольких предприятий. Оказалось, что это безработные из низших слоев общества, им приносят еду, дают деньги на сигареты, водку. Организовывает все мэр города Красный Луч Филиппова, запущен административный ресурс, то есть на уровне мэров городов это финансируется. Я знаю, что такое административный ресурс, знаю, кто такой Ефремов, он у нас был царь, приватизировал Луганскую область, ничего не делалось без его ведома. "Будет война", – я сразу сказал. Пришел домой и сказал: "Мама, будет война, нужно собираться, как-то тебя вывозить". Я уже знал, что такое абхазский конфликт, южноосетинский конфликт, Приднестровье, мне все сразу стало понятно. Как Германия аннексировала Чехословакию, тот же сценарий. Было ясно, что Украина не отдаст эти территории России, будет война.
Спрашиваю Елену Жемчугову, раздумывали ли они с мужем, на чьей стороне быть, и она отвечает, что так вопрос даже не стоял: "Мы украинцы, Донбасс – Украина. У нас даже не возникал вопрос, что Донбасс – это Россия".
Елена уверена, что представление о том, что большинство населения Донбасса поддерживает Россию, – это миф. "30%, не больше. Люди, у которых были другие взгляды, уехали с тех территорий, оставив свои дома. Но там остались люди, которые поддерживают Украину, просто они не смогли выехать по семейным причинам", – говорит Елена. Владимир продолжает:
– Вспомните выступление Гиркина в Славянске: "Донбасс, поднимайся, я пришел за тебя воевать". А Донбасс не поднялся. Янукович, приехав в Россию, Путину объяснил, что за ним пойдут миллионы. Путин прислал туда спецназовцев, они замутили войну, а народ не поднимается. Украинская армия подходит, окружает их, народ не поднимается. Тогда Путин придумал по-другому: на идее не поднимается, они начали платить зарплату всем, кто пошел к ним в ополчение. Тогда зарплата была 300 долларов в месяц. Тоже не насобирали много. Решили тогда, как в Чечне, пролить кровь. Начали организовывать, чему я был лично свидетелем, бомбежки провокационные, то есть "Град" подгоняют к школе, к детскому саду и стреляют по украинской армии. Артиллерия засекает координаты и, не глядя, стреляют в то место в ответ. Нужна площадка "Граду", очень удобно было у школ, где проводят линейки, возле церквей, где собираются прихожане, возле больниц, на автобусных остановках. Я был свидетелем в Луганске такой ситуации: я обратил внимание, что канал российский "Лайфньюс" суетится в этом районе, решил за ними понаблюдать. Подъехал "Град" к школе, дал залп в сторону луганского аэропорта. Естественно, засекли координаты. Дали ответку, ответка попала в школу, в школе была женщина-сторож, разрушили частично школу, погибла эта женщина. "Лайфньюс" выбежал с камерами, еще только загорелось, задымилось, у женщины еще не запеклась кровь, а "Лайфньюс" уже сделал репортаж о том, что вот целенаправленно украинская армия стреляет в школы, больницы, детские сады, уничтожает мирных жителей. После этого случая я этот кровавый телеканал называю "Смертьньюс".
– Почему вы не уехали, не вернулись в Грузию, а решили остаться в Красном Луче и идти в партизаны?
– Мне было 43 года. К тому времени, как говорят, я построил дом, посадил дерево, вырастил дочь. Самое необходимое сделал, хотелось что-то сделать для родины. Я никогда не проходил мимо несправедливостей. Мой жизненный путь очень сложный, у меня простые родители рабоче-крестьянского происхождения, я всего в жизни добивался своим трудом, никто мне не помогал. Предательство, подлость я никогда не пропускал, несправедливость, которая встречалась на моем пути, останавливал. Я пережил в Грузии войну 2008 года, смотрел, как страдают люди, видел агрессию России. А тут уже война пришла в мой дом, в дом, где я родился, вырос, моя мама там живет. Вот это подтолкнуло меня. Сначала я искал встречи с вооруженными силами, хотел оказывать помощь разведданными, а потом уже, когда война началась, я сказал, что действительно хочу воевать, бороться с россиянами, как бы ни было это неприятно. Под Миусинском рязанские парни воевали со стороны ополчения. Они пришли к нам домой с оружием, надо было противостоять, смириться я не мог. Я решил встать на сторону украинской армии, а в дальнейшем вступить в партизанский отряд, оказывать им вооруженное сопротивление.
– Когда слышишь "партизанский отряд", представляешь Вторую мировую войну, бородатых людей, сидящих у костра в лесу. Понимаю, что вы не все можете рассказать, но в общих чертах – как это в Луганской области организовано?
– Если сравнивать со Второй мировой войной, то это больше похоже на отряд "Молодая гвардия" в Краснодоне. Это местные жители, у них есть схроны с оружием, со взрывчаткой. Днем они ходят по улицам как местные жители, по ночам пускают под откос поезда, взрывают коммуникации, а наутро жизнь продолжается.
– В лесу никто не прячется?
– В лесу никто не живет, все живут в своих домах. Партизанское движение вышло на высокий IT-уровень, у всех есть интернет, мобильная связь, мессенджеры, кодировки информации. Необязательно с кем-то встречаться. Если передача необходима, я могу передать оружие, взрывчатку, делаются закладки, на мессенджер передает координаты, другой человек забирает. Мы друг друга не видим, общаемся с помощью электронной почты, есть специальные кодировки секретных данных. Потом стирается информация, все на высокотехнологическом уровне. Я был командиром ячейки и не знал главного человека, который руководит партизанским движением в Луганской области, мы его в штуку называли Ковпаком. Даже если бы меня сильно пытали, я просто не мог бы все рассказать. Это специально организовано: если будет провал одного участка, никто из нас не сможет выдать всех остальных.
– Постоянно происходят покушение на полевых командиров, многих убили. Недавно было покушение на Плотницкого. Принято считать, что это свои расправляются. Но, может быть, это украинские партизаны?
По "ДНР" я не могу ничего сказать, я выезжал туда редко. Когда расстреливали наших пацанов в донецком аэропорту, я просил руководство, что я не могу на это смотреть, дайте мне задание в "ДНР", хочу нанести какой-то урон им. Мне разрешили, я ездил, проводил диверсионные операции в "ДНР". Это было очень опасно, но я хотел помочь пацанам, которые сидят в аэропорту.
Могу более конкретно рассказать о том, что в Луганской области творилось. Бэтмена убил Плотницкий, Мозгового убил Плотницкий, Дремова убил Плотницкий, Прапора антрацитовского убил Плотницкий, первомайского мэра убил Плотницкий. Это все было казачество, кроме Бэтмена, у всех было свое видение. Там был сепаратизм внутри сепаратизма. Они объявили о создании Антрацитовской народной республики в составе "ЛНР", Стахановской автономной республики в составе "ЛНР", Свердловской автономной республики в составе "ЛНР". Плотницкий какое-то время закрывал на это глаза. Бэтмен чересчур тянул на себя одеяло, его убрали еще до Дебальцево. Когда взяли Дебальцево, поняли, что Евросоюз опомнился, надавил на Путина, и уже не будет Новороссии. Активные военные действия закончились. Тогда Плотницкий взялся за своих конкурентов, у них внутри "ЛНР" началась борьба за власть. Путин сделал ставку на Плотницкого. Приехал российский спецназ, ездили по регионам, окружали отряды бунтарей из казачества, в тюрьму забирали, а тех, кто оказывал вооруженное сопротивление, расстреливали. Я был свидетелем, как приехали в Антрацит, окружили отряд Прапора. Они отказались сдаваться, спецназовцы открыли стрельбу, Прапора убили, все остальные сдались.
В Красном Луче у нас был главный казак Косогор. Они приехали, окружили дом, у него рядом был склад с боеприпасами, взорвали сначала склад, стреляли часа два, те немножко поотстреливались, поняли, что боеприпасов не хватит, и сдались, их забрали в тюрьму.
Партизанское движение немножко раздвоилось: есть партизаны, которые за Украину, а есть казачество, которое мстит Плотницкому. Когда было покушение на Плотницкого, я уже сидел в тюрьме. Была просто взрывчатка, не какая-то военная мина. Мне кажется, это сделали партизаны, потому что если бы это были ВСУ, спецотдел спецназа, то они бы использовали военную мину "МОН-50". Если бы она взорвалась, то Плотницкого давно бы похоронили: осколочная мина маленькая, но очень серьезные поражения. И у казачества есть доступ к этим минам, они бы тоже, я думаю, использовали "МОН-50". На Мозгового оба раза покушения гэрэушники организовывали этими минами. Первый раз они в Михайловке взорвали две, не попали, Мозговой был ранен, второй раз на том же месте организовали засаду, взорвали и уже пулеметами добивали Мозгового. Там четко спецназ работал.
Здесь же против Плотницкого просто взрывчатка. Есть вероятность, что это партизаны. Много снарядов осталось в полях, можно еще насобирать. Когда были бои, мы собирали снаряды, мины, что остались после боев, чтобы оттуда выплавить тротил.
– А какие операции партизаны проводили? Что вы считаете своим главным успехом?
– Власти всячески пытаются скрыть информацию, что там есть партизанское движение. Общество местное в основном сидит в "Вконтакте". Посмотрите по переписке: там что-то взорвалось, там стреляли, там подорвали, там диверсия... Я подорвал линию электропередач, российская электроэнергия идет в Луганск, на район ВВАУШ – это бывшее советское авиационное училище, сейчас военный аэродром, там в казармах российские военные части и ополченцы. Я подорвал железную дорогу, по которой шло снабжение снарядами, военной техникой со стороны России. Об остальных боевых операциях я пока не могу рассказать.
– Вы думаете, что деятельность партизан успешна, вы нанесли серьезный урон противнику?
– Не могу сказать, что серьезный. Я всегда считал, что мало мы делаем, надо больше. Все боялись, что где-то ошибемся, раскроют всю организацию. Но урона нанесено много. Когда я лежал в госпитале, на какое-то время партизаны затаились, приняли меры предосторожности, поменяли адреса, пароли, явки. Потом взрывы продолжились, в Ровеньках взорвали антенну коммуникаций. Ко мне прибежали в госпиталь: говори, кто в Ровеньках у тебя, какая есть информация? Потом пошли взрывы по Луганской области, покушения, партизанское движение продолжается.
– Начальство боялось за вас, а вы сами боялись за себя, за свою семью? Ведь вас в любой момент могли разоблачить.
– Я не боялся за семью, потому что, когда начались сильные военные действия, в июле-августе, я всех вывез, остался один. Средства связи, которыми мы пользовались, коммуникация между партизанами, были очень серьезные, я понимал, что и я никого не выдам, и меня никто не выдаст. Но все равно какое-то предчувствие было, по-человечески было тяжело. Я периодически выезжал в Грузию, проведывал семью, маму, а потом возвращался назад. Ходишь по Харькову, по Киеву, люди веселятся, нормальная жизнь. Переезжаешь в Горловке через линию фронта, там серая зона, все грустные, все закрыто, плюс ты постоянно озираешься, не ходит ли кто-то за тобой, не нагрелся ли у тебя телефон, не прослушивают ли тебя. Ты постоянно в нервном напряжении. Но я пошел на войну осознанно. Когда я решил, что пойду защищать Украину, это был май 2014 года, я пошел в Грузии к нотариусу, оформил все свои дела, доверенности, завещание сделал. Понимал, что на войне меня могут убить. Я привел в порядок все дела и пошел на войну.
– И вот наступил тот день, когда вы подорвались и вас с тяжелейшими ранениями доставили в больницу. Как они выясняли, что вы партизан, и как с вами обращались?
– Сначала не понимали, кто я. Привезли в больницу как местного жителя, который получил ранение. Думали, что где-то подорвался на минном поле или какие-то разборки. У людей было на руках очень много оружия. Казачество продавало оружие и сейчас, наверное, продает. Привезли в реанимацию, лечили. Но потом произошел взрыв линии электропередач, я подорвался там рядом, были факторы, показывающие, что я причастен. В реанимацию приехало МГБ, поставили охрану, начали стращать врачей, что не дай бог со мной что-нибудь случится. Сказали, сколько нужно денег, лекарств, все дадим, он нужен живой, по крайней мере, чтобы говорил. Лучших врачей привезли, собрали по "ЛНР", чтобы я мог говорить. Я поначалу в реанимации лежал на искусственном дыхании, трубки во рту, не мог говорить. Пришел в себя и уже понимал, что они знают, кто я такой. Им нужен был мой смартфон, но они не могли его взломать. Я слышал постоянно российский говор, слышал кучу голосов вокруг себя, был слепой, но слышал. Как только сняли аппарат искусственного дыхания, они начали меня допрашивать, как в 1941 году: кто глава партизанского отряда, численность отряда, адреса, пароли, явки. Я отказывался говорить, они не могли на меня надавить, потому что я был в очень тяжелом состоянии. Психологическое давление: мы найдем твою семью, привезем в мешках, через границу перетянем, тут будем их пытать у тебя прямо в палате, ты будешь слышать, как они кричат о помощи, ты все равно признаешься. Меня не били, но психологически сильно давили. Я лежу под капельницей, ножом по телу немножко шкрябают. Я для себя придумал легенду, что меня просто заставили на блокпосту, а я согласился. Они поначалу поверили. А потом, когда взломали мой смартфон, увидели программы, которые там установлены, и поняли, что я не простой человек, это программы профессионального разведчика. Тогда уже ФСБ со мной работала. Они раскопали мою историю: где я в армии служил, где был за границей. Я в туристических поездках много стран объехал, Азия, Ближний Восток, Арабские Эмираты, Израиль, Турция, Грузия, Армения, Азербайджан. Говорили, что я международный шпион, связи с "Аль-Каидой" начали искать.
– Не скрывали, что они из ФСБ, или вы определили сами?
– Естественно, выдавал акцент, они все разговаривали с российским акцентом. Зачем сотрудникам луганского МГБ задавать вопросы: с какой целью ездил в Россию, с какой целью ездил в Армению, кто знакомый в Азербайджане, какие связи в Палестине? Я лежал в реанимации, потом меня перевезли в хирургию, днем занимались врачи, мне несколько операций сделали, я умирал второй раз в больнице, начался перитонит, очень сильно переживали врачи, что, не дай бог, я умру, обвинят, что меня убили, чтобы скрыть следы помощи украинским войскам. Меня спасли. Днем было лечение, врачи в 5 часов уходили, а потом начинались допросы. Я был в тяжелом состоянии, меня не могли бить, но было психологическое давление. Спектакли разыгрывали: "А, ты не хочешь говорить...". Я слышу звуки – берут пистолет, щелкают затвором, особенно женщина одна издевалась надо мной тоже с русским акцентом, мужчина и женщина при мне говорят: "Ну что, он не говорит? Давай его валить. Зачем деньги тратить на его лечение, он все равно молчит. Короче, стреляем вдвоем в голову, вывезем его в Каменку, там, где цыгане живут, свалим, что цыганская разборка, цыгане убили". Щелкают затворы, приставляют мне пистолеты к голове. Я начинаю молиться вслух, начинаю прощаться с родными. Женщина говорит: "Ой, он нас слышит, я думала, он спит. Спящего бы мы застрелили. Я не буду стрелять". Выходит на улицу: "Я пойду покурю". Второй говорит: "Ну что, ты будешь говорить или валим тебя?" – "Я все сказал, мне нечего сказать". Выходят в коридор, начинают говорить там, что нет, в Каменку не отвезем, "давай на Острую Могилу, помнишь, где двоих укропов закопали, там третьего прикопаем, и нормально". И так всю ночь раз пять-шесть, мне не давали спать, приходили периодически и хотели меня застрелить. Но это постановка. Один из спектаклей психологического давления, а их было много, давили серьезно.
– Я знаю, что вы пытались покончить с собой, перегрызть капельницу, потому что боялись рассказать лишнее…
– Да, в какой-то момент мне делали операцию, я выходил из наркоза, помню, что я прихожу в себя, но, тем не менее, слышу, что губы мои говорят, а мне задают вопросы. Спрашивали о моей службе в советской армии, а я был солдатом в простом хозяйственном подразделении КГБ, это не боевое подразделение, а охрана хозяйственных объектов на территории Москвы. Мне задают вопрос: кто был командир, какие у тебя отношения были, называют фамилии советских офицеров. Я помню, что отвечал. Потом, когда я пришел в себя, замолчал, ничего не говорю. Я больше всего боялся предательства. Я всегда говорил, что если меня кто-то предаст или я кого-то предам – это страшнее всего.
– Вы считаете, что вам вкололи так называемую "сыворотку правды"?
– Я не знаю, вкололи или выход из наркоза такой был. Мне показалось, что какое-то лекарство использовали.
Есть видео, снятое вскоре после вашего задержания, где представитель МГБ говорит, что они готовят вас к обмену. Почему они передумали и отправили вас в тюрьму?
– Я могу только догадываться, почему несколько раз обмены срывались. У меня есть три объяснения. Во-первых, во мне видели источник информации. Когда в ноябре стали продолжаться взрывы на территории "ЛНР", они бесились, не могли никого поймать, надо было докладывать, решили со мной работать, постоянное психологическое давление. До апреля был такой кнут, к маю начался пряник, меня заманивали, "мы тебя отвезем в Москву, сделаем операцию на глазах, восстановим зрение, твоих родных привезем в Луганск, гарантируем безопасность, не будете ни в чем нуждаться. Сдай своих, сдай своих". У меня были программы, кодировки на смартфоне. Они понимали, что оперативность они потеряли, но что-то я все равно знаю. Я отказывался. 29 мая приехали в последний раз, последний допрос был, эмгэбэшники: "Если не скажешь, мы тебя посадим в тюрьму. Ты был в тюрьме?" Не был, но побываю, что делать, я этого не боялся. Потом меня перевели к уголовникам. Там давление продолжалось, оперативники тюрьмы на меня давили, приезжал эмгэбэшник, со мной разговаривал. Началась подготовка к судам, опять давление, до сентября на меня оказывалось давление. Первый вариант, что им казалось, что я не все рассказал. Второе – это то, что они понимали, что местный житель, родился и вырос на Донбассе, я русский по национальности, бывший шахтер – и пошел против них. То есть они не хотели, чтобы расходилось дальше, что такой человек пошел против них. Им было непонятно, почему я против. "Ты же наш парень, почему ты пошел против нас?" Я объяснял, что я против российской оккупации. Я считаю, что нам не место в СНГ вместе с Россией, наше место в Евросоюзе, мы должны строить свое благополучие вместе с теми народами. Я пошел за это на войну. Третье: все время менялись условия обмена, сначала меня хотели на одного человека поменять, потом на троих, потом на десятерых. Меня держали как козырь и хотели повыгоднее продать. Вот три варианта. Как было на самом деле, я не знаю.
– У вас нет рук, вы не видите, как вы выжили в тюрьме в камере с уголовниками?
– Где-то после Нового года я понял, что это надолго, и начал просто бороться за выживание. Надо как-то попросить, чтобы меня напоили, постирали, искупали, побрили, много бытовых вопросов. Я начал настраиваться, что надо выживать, покончить с жизнью уже не думал, буду жить, как есть. Когда меня посадили с уголовными заключенными, я пытался с ними войти в контакт. Я длительное время работал менеджером, из простого менеджера стал топ-менеджером одной из крупных компаний, руководил заводами общей численностью сто человек. Я умею находить контакт с людьми. Уголовники – такие же люди, тем более они все местные. Какое-то время в 90-е я работал в коммерческой фирме, все коммерческие фирмы были под "крышей" бандитов, я с ними общался, знал менталитет. Так что нашел общий язык. Плюс, когда разрешили передачи передавать, передавали черный чай, сигареты, я не курю и не пью черный чай, отдавал сокамерникам в благодарность, что они за мной ухаживают.
– Они понимали, за что вы боретесь, понимали ваши взгляды, или все были на стороне "ЛНР"?
– За четыре месяца люди в камере постоянно менялись, со мной сидело где-то 12 человек. Среди уголовных были три человека из казачества, один человек из ополчения, один человек даже с "ДНР" был, воевал в донецком аэропорту, Валера с "ДНРа". Я с ними находил общий язык. В тюрьме есть такое понятие: не принято спрашивать, за что ты сидишь. Захочешь рассказать – расскажешь, не захочешь – никто тебя заставлять не будет. Я в принципе сначала говорил, кто я. "А, ты укроп, короче". Я находил общий язык с теми, которые воевали, их уволили из армии за мародерство, за кражи и посадили в тюрьму. Для них самое главное было, что я свой парень, тоже шахтер, луганчанин, для них не было препятствий со мной разговаривать. "Ты бандера?" – "Нет, я из Луганска". – "Так ты наш парень, елки-палки". Мы на этом сходились. Я по-людски поступал, есть такое в тюрьме выражение: по-людски надо поступать, и все будет нормально.
– И вот наступил день обмена, который мы видели, в частности, в видеоблоге Грэма Филиппса, который вас оскорблял в машине скорой помощи. Это, конечно, не имеет никакого отношения к журналистике, хотя этот человек считает себя английским журналистом. Вас поразило, что иностранец так с вами разговаривает?
– Я и до этого следил за его "творчеством", много видел его репортажей на YouTube до того, как попал в плен, знал, кто это такой. Когда меня вывели из луганской тюрьмы, меня посадили в скорую помощь, двери открылись слева и справа, с левой стороны зашел российский журналист с оператором, справа Грэм залез. Сначала я дал интервью российскому телеканалу, давал спокойно, объяснял, кто я, а потом Грэм начал. Грэму я точно так же. Он ожидал, что я буду подавлен. Когда со мной начинают разговаривать журналисты, они думают, что, раз у меня такие страшные ранения, я должен закрыться, замолчать и готовиться к поездке на кладбище. Всех шокирует, что я не подавлен и так сильно себя веду. Три интервью Грэм у меня брал в тот день. Первое интервью около луганской тюрьмы, он думал: какая-то лежит раздавленная букашка, сейчас я над ней посмеюсь. Я начал четко ему по полочкам раскладывать, и это видео даже не показывали. Потом второе интервью было, когда он заскочил на мосту, понял, что надо изменить тактику общения со мной, начал с оскорблений. Жестко начал на меня давить, а я все равно считаю, что отвечал ему сдержанно. И последнее, когда меня передавали, переводили по мосту. Там я уже не сдерживался: что мог, сказал ему в ответ.
– Вы думаете, "ЛНР" и "ДНР" – это временное помутнение сознания или это надолго? Все зависит от того, откажется ли Россия поддерживать эти режимы?
– Большой ущерб нанесли умам военные действия, что погибло столько мирных жителей. Они сплюсовали всех, кого они сами бомбили и кто попал под украинские бомбежки, – где-то 650 человек погибло в "ЛНР", не считая тех, кто пошел в ополчение. Это психологически, конечно, сильно надавило. Несмотря на это, 50%, я считаю, все-таки за Украину. Они молчат, потому что по-другому сейчас нельзя. Кругом люди с оружием, любое инакомыслие пресекается. В "МГБ" составляют списки людей, которые лояльно относятся к украинской власти. Сейчас жителей хотят переписать, выдать внутренние удостоверения, чтобы всех на учет взять полностью и жестко контролировать. Пока в России что-то не произойдет, какая-нибудь революция, когда телевизор начнет спорить с холодильником, или какой-нибудь внутренний переворот, ничего не изменится в "ЛНР" и в "ДНР". Люди смирились, пытаются с этим жить. Я думаю, что это надолго.
– С диктатором Плотницким, который устранил почти всех конкурентов?
– Он марионетка. Он боролся с мелкими командирами. Пока Плотницкий пиарился и сидел в Луганске, они воевали на фронте, а теперь Плотницкий сливки снял, у них обида к нему. Плотницкому очень страшно. Мне рассказывали, какая у него охрана, как охраняют его дом, как охраняют его жену, она занимается коммерческой деятельностью, деньги собирает в кубышку с народных магазинов, зарабатывает, пока Плотницкий во власти. Он очень боится, поверьте, он не патриот, он ждет, пока закончится его срок, будут новые выборы лидера, придет кто-то другой. Он точно так же, как Болотов, ждет, когда отбудет свой срок. Плотницкий до ЛНР был у Ефремова мальчиком на побегушках, на него было несколько уголовных дел за взятки по 500 гривен. Он курировал при областной администрации типа народного контроля магазины, которые торгуют золотом. И вдруг для него такой шанс. Да, рискованно, но шанс такой бывает раз в жизни, он решил рискнуть, не пошел за какой-то идеей, он пошел за деньги. Поверьте, он считает каждый день: когда выберут нового, он уйдет, как Болотов. Болотов убежал, бедолага, отбыл, заплатили ему, он живет в Подмосковье, уже морда в телевизор не влазит, рассказывает: переживаю за вас в Подмосковье, а вы в Луганске продолжайте бороться. Точно так же и Плотницкий считает дни, когда все это закончится, чтобы убежать в Москву и передать кому-то другому.
– То, что вас встречал президент страны, вас поразило или вы были готовы к этому?
– Честно, я не ожидал, что меня будет встречать лично президент, для меня это было приятным сюрпризом. Конечно, у каждого человека червячок в душе грызет: сколько ты уже сидишь, не нужен ты... Когда-нибудь откроют, сколько я сделал для победы, не это поколение, так следующее поколение или через два поколения, меня все равно вспомнят. Для меня было очень приятно, что президент меня встретил, лично проводил в больницу, в палату. У меня на руках только честное слово президента, больше ничего нет. Юридически у меня нет ни одного документа, подтверждающего, что я солдат вооруженных сил Украины. Поэтому я и лежу в государственной больнице, не в военной, не в эсбэушной. Надеюсь на честное слово президента.
– Какие у вас планы, помимо лечения? Не думаете заняться политикой, как Надежда Савченко?
– Я не знаю, честно говоря. На первом плане у меня лечение. Будут у меня силы помочь Украине, я все буду делать, что смогу. Мягко интересуются через вторые, третьи лица, не хотел бы я в политику, приходят от некоторых партий, спрашивают. Я пока не знаю. Но могу сказать о том, что я думаю о случившемся в Украине. Украинский народ считал Россию братской страной. Если бы Путин пропустил Майдан, не влез, поверьте мне, еще много-много лет, если бы корабли НАТО заходили в одесский или севастопольский порт, люди бы встречали их плакатами "НАТО вон", "Стоп НАТО", я бы сам там стоял. Но учитывая то, что делает сейчас Путин, который пролил кровь украинского народа, даже если завтра танки НАТО перейдут границу Украины и пойдут через всю страну с запада на восток, их будут встречать местные жители с цветами по всем областям и кричать: "НАТО, спаси!" Кровь пролита, и народ уверен, что НАТО – это союзник. Просто понимают, что враг моего врага – мой друг.
Я считаю, что американцы обыграли Путина. Путин – все-таки мелкий игрок, мелкий офицер КГБ, его уровень – подкуп политиков, провокации против оппозиционеров. Для международной политики у него головы не хватает. Американцы его обыграли. Они хотели, чтобы Украина развернулась, смотрела не на Россию, а в сторону Евросоюза и Америки. Это и произошло, а Путин проиграл.
Дмитрий Волчек |
