Стокгольмский синдром: какой он на самом деле, наш враг на востоке?
Пропагандист выбирает момент, когда он может
сказать: мы боремся не против вас, мы боремся против
таких-то и таких-то, которые обманывают вас.
П. Лайнбарджер. Психологическая война (1954)
Мы находимся в условиях не только вооружённого противостояния с Россией, но и информационно-психологической войны. Эта война имеет свои способы ведения, свою тактику и стратегию.
читать дальше
Один из наиболее древних психологических приёмов пропаганды, направленной на противоборствующую сторону, состоит в том, чтобы постараться максимально размыть у неё представление о противнике, достичь того, чтобы исчезло чёткое и понятное видение врага, против которого и ведётся война.
Образ настоящего врага может быть искажён и наделён гуманными целями, фиктивной мотивацией. Окончательным и лучшим результатом пропаганды будет сформированное у противника представление о том, что «не с теми воюем», настоящий враг, истинное зло — где-то в другом месте, желательно внутри страны. «Мы — ваши братья, мы такие же люди, как и вы, и боремся не против вас, а против нацистской олигархической власти, за самоопределение, за лучшую жизнь», — может сказать и говорит сегодня опытный российский пропагандист.
А значит, в условиях гибридной войны чёткий фокус и ясное понимание нужны, как никогда.
Кто же может дать самое ясное представление о противнике, как не люди, которые находились с ним в теснейшем контакте? Этот вывод наиболее очевиден. Однако здесь возникает угроза уже не намеренного искажения информации пропагандой, а включения неосознанного механизма, который в литературе получил название стокгольмского синдрома.
В 10:15 утра в четверг, 23 августа 1973 года, в банк в центре Стокгольма вошёл 32-летний Ян Эрик Улссон. Он достал автоматический пистолет, выстрелил в воздух и прокричал: «Вечеринка начинается!».
Улссон захватил в заложники четырёх сотрудников банка (трёх женщин и одного мужчину) и забаррикадировался с ними в хранилище. Преступник требовал 3 миллиона крон (около 700 тысяч долларов по курсу 1973 года), оружие, пуленепробиваемые жилеты, шлемы, спортивный автомобиль и свободу для своего бывшего сокамерника Улафссона. В случае невыполнения этих требований преступник обещал убить заложников.
Однако через два дня отношения между преступниками (Улссон и освобождённый Улафссон) и заложниками несколько изменились. А точнее, улучшились. Заложники и бандиты мило общались, играли в «крестики-нолики». Пленники внезапно начали критиковать полицию и требовать прекратить прикладывать усилия для их освобождения. Одна из заложниц, Кристин Энмарк, после напряжённых переговоров Улссона с правительством сама позвонила премьер-министру и заявила, что заложники нисколько не боятся преступников, а наоборот, симпатизируют им, требуют немедленно выполнить их требования и всех отпустить.
«Я разочарована в вас. Вы сидите и торгуетесь нашей жизнью. Дайте мне, Элизабет, Кларку и грабителю деньги и два пистолета, как они требуют, и мы уедем. Я этого хочу, и я им доверяю. Организуйте это — и всё закончится. Или приходите сюда и замените нас собой», — заявила она.
Когда Улссон решил продемонстрировать власти свою решимость и для убедительности ранить одного из заложников, женщины уговаривали Свена Сафстрома выступить в этой роли. Они убеждали коллегу в том, что он серьёзно не пострадает, но это поможет решить ситуацию. Позже, уже после освобождения, Сафстром говорил, что ему даже было отчасти приятно, что Улссон для этой цели выбрал его. К счастью, обошлось без лишней стрельбы.
В конце концов, 28 августа, на шестой день драмы, полицейские с помощью газовой атаки успешно взяли помещение штурмом. Улссон и Улафссон сдались, заложники были освобождены.
Однако, обретя свободу, они заявили, что всё это время боялись штурма полиции гораздо больше, чем преступников. После завершения истории между бывшими заложниками и преступниками сохранились тёплые взаимоотношения. По некоторым сведениям, четвёрка даже наняла адвокатов для Улссона и Улафссона.
Описанный выше психологический феномен, довольно парадоксальный на первый взгляд, получил название «стокгольмский синдром». Также его называют синдромом идентификации заложника, синдромом здравого смысла и др.
Стокгольмский синдром можно рассматривать как автоматический, вероятно, бессознательный эмоциональный ответ на травмирующую ситуацию, в которой человек становится жертвой. Стоит подчеркнуть, что речь идёт именно о НЕОСОЗНАВАЕМОЙ реакции, то есть жертва не решает сознательно, что такое поведение наиболее полезно в сложившейся угрожающей ситуации.
Феномен стокгольмского синдрома представляет собой развитие позитивной эмоциональной привязанности жертвы к своему насильнику, а иногда — и насильника к жертве.
Синдром развивается по одному или нескольким из приведённых сценариев:
заложники развивают положительные чувства к своим похитителям, террористам;
заложники развивают отрицательные чувства к власти;
террористы развивают положительные чувства к своим заложникам.
При этом жертва не осознаёт иррациональности собственных ощущений, утрачивая способность критически оценивать ситуацию. Соответственно,восприятие террориста, его личности, мотивов, поведения искажается.
Жертва ГУМАНИЗИРУЕТ насильника, переоценивая его или приписывая ему высокие моральные качества, заботу о себе, вынужденность действовать таким образом. Например, жертва может оправдывать террориста, объясняя его поведение тем, что для него это был единственно возможный выход, и у них обоих, по сути, проблемы очень схожи.
Собственно, стокгольмский синдром — нормальная психическая реакция на ненормальные события. Он играет роль защитного психологического механизма в условиях витальной (то есть опасной для жизни) угрозы.
Считается, что возникновение стокгольмского синдрома базируется на механизме идентификации с агрессором, который был описан Анной Фрейд ещё в 1936 году. Под идентификацией с агрессором она понимала процесс, когда,воплощая агрессора, принимая его атрибуты или имитируя его агрессию, жертва преображается из того, кому угрожают, в того, кто угрожает.
Таким образом, пассивность превращается в активность, помогая избежать невыносимой тревоги, унижения и чувства беспомощности.
Драматическим случаем идентификации с агрессором можно считать историю Патти Хёрст — внучки Вильяма Рэндольфа Хёрста, американского миллиардера и газетного магната. Она была выкрадена из своей квартиры в Калифорнии 4 февраля 1974 года членами леворадикальной террористической группировки «Симбионистская армия освобождения» (Symbionese Liberation Army — SLA). Хёрст провела 57 дней в шкафу размером 2 м на 63 см, пережила физическое, психологическое и сексуальное насилие.
За её освобождение террористы потребовали выдать каждому бедному жителю Калифорнии продовольственный пакет ценой 70 долларов и напечатать массовым тиражом пропагандистскую литературу. Это обошлось бы Хёрстам в 400 млн долларов. Семья объявила о невозможности выполнить условия SLA и предложила похитителям 6 млн долларов тремя частями, по 2 млн. После того, как родственники заложницы организовали распределение пищевых продуктов на сумму 4 млн долларов, и за сутки до обещанного террористами освобождения девушки при условии выплаты ещё 2 млн группировка выпустила аудиообращение, в котором Патрисия Хёрст объявила о своём вступлении в ряды SLA и отказалась возвращаться в семью.
Хёрст получила боевой псевдоним Таня в честь Тамари (Тани) Бунке, погибшей единомышленницы Эрнесто Че Гевары. В составе боевой группы SLA «Таня» участвовала в ограблении двух банков, обстреле супермаркета, нескольких случаях угона автомобилей и захвата заложников. Была объявлена в розыск и арестована 18 сентября 1975 года вместе с четырьмя другими членами SLA.
Идентификация подразумевает принятие ценностей других людей и их норм как собственных, даже если они противоречат предыдущим представлениям жертвы. В глубинном смысле идентификация с агрессором — это реакция на ситуацию, которой мы не можем избежать и в которой мы утратили надежду на то, что мир придёт нам на помощь и защитит нас.
Кроме внутреннего механизма идентификации с агрессором, выделяют внешние факторы, способствующие развитию стокгольмского синдрома:
контакт с террористом с глазу на глаз;
продолжительность и, главное, переживание ситуации «нахождения заложником» как стабильной и длительной;
общий язык: вероятность развития стокгольмского синдрома возрастает, когда заложник и террорист общаются на одном языке;
пребывание в изоляции;
положительный контакт террориста с заложником.
Ни в коем случае не следует считать, что все заложники и военнопленные попадают под воздействие стокгольмского синдрома, — мы видим немало ярких примеров, когда это не так. Однако мы можем допустить, что стокгольмский синдром в условиях вооружённого противостояния на востоке Украины является одним из факторов, способствующих искажению представлений о террористических формированиях «ДНР»/«ЛНР».
Речь идёт не только о людях, побывавших «на подвале», но и обо всех гражданах, которые длительное время проживают в оккупации. Обобщив ситуацию, мы получаем модель террористического акта, где роль заложников играют граждане, проживающие на оккупированных территориях, террористы — это незаконные вооружённые формирования и власть РФ, а украинское государство и его органы власти — сторона, к которой выдвигают требования и ультиматумы.
Неудовлетворенность Украиной и поддержка боевиков в такой ситуации могут закономерно нарастать.
Именно поэтому так важны осторожные, взвешенные оценки людей, ситуации и процессов, протекающих на востоке страны, учёт возможного воздействия вражеской пропаганды и неосознаваемых факторов, искажающих представления. Это предостережение, в первую очередь, касается публичных лиц, политиков, журналистов, которые находились в длительном контакте с террористическими войсками и вражескими пропагандистами. Очень легко помимо своей воли поддаться неосознаваемому воздействию стокгольмского синдрома и превратиться в инструмент в руках агрессора.
Использованная литература
Coleman J. C. Abnormal Psychology and Modern Life. 5th edit. 1972.
Frankel J. Exploring Ferenczi’s Concept of Identification with the Aggressor: Its Role in Trauma, Everyday Life, and the Therapeutic Relationship. Psychoanalytic Dialogues. Issue 12(1), February, 2002. P. 101–139.
Namnyak M., Tufton N., Sampson E. L. et al. ‘Stockholm syndrome’: psychiatric diagnosis or urban myth? Acta Psychiatrica Scandinavica. Volume 117. Issue 1, January 2008. P. 4–11.
Turner James T. Factors Influencing the Development of the Hostage Identification Syndrome. Political Psychology. Volume 6. Issue 4 (Dec., 1985). P. 705–711. |
